Где-то внизу раздался лютый лай и треск разбитой бутылки — видимо, соска пёсе не приглянулась. Лапа моя, лапа, носа моя, носа, на-ка осколком в шею — только заткнись, пёса[4]. А ведь кто-то пожертвовал… Н-да, таких обходительных болванов здесь хоть отбавляй. Всяк с превеликой благодарностью и бескорыстно готов подсадить ближнего своего в мир иной. Легко быть бескорыстным, когда твоя ослиная благодетельность порождает лишь черную благодарность. Безвозмездное членовредительство! Благодарю вас, любезнейший, — судя по свету в конце тоннеля, в первый и последний раз.

Постепенно все перестали обращать внимание на Алексея. Им вдруг показалось, что он несносный зануда. Алексей то и дело подливал себе выпить. Через полтора часа, конечно, все смешалось в его голове и поплыло. Истошное, подавленное состояние. Остальные так и не перестали сюсюкаться и ерепениться, отчего Алексея стали посещать недошизофреничесие мысли о всеобъемлющей фальши. Зачем они ломают эту комедию? Ради чего? Еще никогда до этого момента он не чувствовал себя лишним, дополнением. Это предательство. Нож в грудь — душа нараспашку. Все хотели зрелища, игр. Донара в приступе какого-то небывалого вдохновения вызвалась спеть романс «А напоследок я скажу». Робко и вместе с тем с наигранной невинностью она вскормила микрофон сердечными словами. Все аплодировали ей, насвистывая и воя. А Алексей ронял скупые мужские слезы, обездвиженный. Что только он не видел в этом надрывном выступлении: и предательство, и откровение, и загадку. Как она могла подарить всю себя тому, кому это не надо, кому это неинтресно? Прекрасная, прекрасная мучительница. Если мы раним тех, кого любим, то она его изрешетила и исполосовала. Даже освежевала, вывернула наизнанку. Алексей, влекомый наплывом неконтролируемых чувств, принялся привлекать к себе внимание, тараторя полнейшую околесицу и фиглярничая. Собеседники в большинстве своем реагировали сдержанно, хоть и с недоумением. Но Алексею был важен лишь один взгляд, и тот был полон сожаления. Это последнее, что он запомнил.

Яркие, серебристые снопы света клинкам вонзалась в дыры стеклянных окон и проломы фанерных заслонов. Местами на подоконниках намело снега — миниатюрные холмики, которые вполне бы могли послужить для оттиска лица недруга. Мутная каша, чавкающая слякоть под ногами, отход из грязи, снега и мусора, будто размазанный по тарелке.

— Позвони ей. «Предательница» в телефонной книге, — сказал папаня невозмутимо, положив на стол допотопный мобильник. Гес взял его и вышел в холл на пару с Эллой. Она обняла его, и тот так ее к себе прижал, что ей на мгновение стало трудно дышать. Затем он позвонил «Предательнице».

Макс же тоже направился в сторону дома, глядя в смартфон. Он зашел в инстаграм и с улыбкой заметил, что на него подписался Кирилл. Макс в свою очередь подписался на его страницу, которую разглядывал всю дорогу вплоть до крыльца. Сноубординг, плейстейшн, большой теннис, путешествия, дурачества — а этот парень живет на широкую ногу! Особенно Максу понравилось фото в кальянной: Кирилл выдыхал густой клуб дыма, в то время как две подруги дергали его за брейды. И что он делал на этом проклятом катке? Будь у Макса такой выбор, на каток он во всяком случае не пошел бы. И тут Макс застыдился своей пресной и беззубой страницы с академическими фото. Еще бы снимок, где он одноклассницу за плечики щиплет, и вообще хоть сквозь землю проваливайся. Серый, покорный, мягкотелый — вот какими эпитетами он мысленно себя наградил. Нужно ли говорить, что домой он пришел крайне раздраженным? Однако свое недовольство ему отнюдь не хотелось показывать родителям, потому что вероятней всего они бы истолковали его неправильно. И даже не вероятней всего, а так бы оно и было. Как следствие, пришлось бы снова отвечать на расспросы, хитрости, уловки и т. д. Впрочем, как бы то ни было, взаимопонимания все равно не получилось бы достичь: как объяснить родителям, что его вгоняет в депрессию собственный инстаграм? Можно, конечно, провести аналогию и сказать, что чувствуешь себя ничтожеством, когда листаешь журнал успешных людей. Но… Да, мама свысока скажет ему, что это все блажь и глупости, что нужно концентрироваться на собственном развитии. Но Макс сейчас не хотел бы умным, рассудительным и практичным; как будто жгучая юношеская злоба впиталась ему в кожу вместе с морозом. Ему не дали быть ребенком! Вот вам история Бенджамина Баттона. Юный старичок пресытился мудростью жизни и возжелал свободы — беспрекословной, безграничной, безумной.