Эльза и Эдриан никогда не делили нас, своих родных детей и меня. Нам дарили одинаковые подарки, мы ходили в одну школу, родители Эльзы же всегда относились ко мне даже будто чуточку теплее, чем к Кристиану, их родному внуку. У Эдриана не было родителей, только его старший брат, мы его знали как Леонид. Настоящее имя его было Ральф, но его так никто не звал, по настоянию самого Ральфа. В 80х он уехал в Беларусь, чувствуя вину за содеянное своими предками во время второй мировой войны и с желанием реабилитировать все несчастья, принесший его дед в небольшое село под Гродно. Однажды он прочел в школьной газете, что солдаты из деревни, где жил его дед были направлены в Беларусь в 1942 г. для поимки евреев, и те остановились в этом селе, пробыв там три месяца и не оставив в округе ни одного живого еврея. Бабушка Леонида говорила, что дед никогда не был в Беларуси и умер весной 1942 г., не выезжая из Германии, переболев полгода туберкулезом. Леонид то ли не поверил ей, то ли по велению души все же уехал. Так и не ответив на вопросы как именно он будет реабилитировать немецкий народ и что там будет делать. Последний раз я его видел, когда мне было лет десять. Он умер, не дожив и до шестидесяти, оставив после себя многочисленное потомство — двенадцать детей и двадцать семь внуков. По всей видимости, выбрав метод повышения демографии, как искупления вины предков. Один из его внуков написал мне на ФБК, отправив семейное фото. На нем Леонид выглядел копией Эдриана, высокий, худой, с сединой и черными усами, с тремя глубокими морщинами вдоль всего лба, даже стиль одежды их был похож, зеленая рубашка в клетку и штаны без ремня. Эдриан редко вспоминал брата, но иногда находил общие, по его мнению, черты со мной, которых, конечно же не было. Он говорил, что я добрый, как Леонид, сочувствующий и сопереживающий, как Леонид, и люблю детей, точно так же, как Леонид. И что мне нужно больше уделять внимание своей нервной системе, так как Леонид всегда от этого страдал, забывая, что генетические предрасположенности Леонида мне передаться не могли.

За два года, проведенные Лорой в Лутоне, где они жили с Патриком, я получил от нее порядка ста писем. Она подробно описывала все переживания, особенно связанные с Патриком. Я знал все его привычки, что он любил на завтрак, как шнуровал ботинки, в какой позе он чаще достигал оргазма, какими средствами они лечили собаку и множество других подробностей их личной жизни. Ругались они не часто, Патрик был отходчивый и не злопамятный. Но прислушивался к матери, отчего Лора называла его «маменькиным сынком», когда злилась на него. Мать Патрика не любила Лору, как и все их семейство, но сыну помогала регулярно и встречалась с ним минимум раз в месяц.

За первые полгода проведенные в Лондоне у нее появился жених, она написала мне о нем, отправив их совместное фото. Патрик, высокий блондин, мускулистый, с карими глазами, был противоположностью Саида и Карлоса, не только внешне. Он был из другого мира, сын шотландской аристократии, пол жизни проучился в частных учебных заведениях Британии. Поработав в семейном бизнесе, разругался с семьей и ушел в свободное плавание на деньги, передаваемые от матери и хорошо скрываемые от отца. Лора была для него еще одним жестом наперекор семьи, хотя она этого еще не понимала.

Наш сын родился в апреле. Впервые увидев его, я, наконец, понял, что значит любить. До этого момента я любил совсем иначе, за что-то, благодаря чему-то. Алекса, моего старшего сына, я просто полюбил, просто потому что он появился. Тогда же я простил Эльзе ее неравнозначную любовь ко мне и ее родным детям. И Эльза стала нашим лучшим помощником, с радостью откликаясь на все наши просьбы побыть с малышом или забрать его из сада.

Однажды семья Патрика решила, что пора возвращать сына в бизнес, в семью и сделала ему предложение, от которого он не смог отказаться. Ожидаемо в предложении был пункт касательно Лоры, ее не должно быть в его новой жизни. Патрик с сожалением, но все же расстался с ней. Лора написала мне три письма подряд, первое с обвинением Патрика в бесхребетности, оно было на четырех страницах, во втором она винила всю его семью, и в третьем она сожалела, что она «вообще связалась с этим незрелым сосунком». А через восемь месяцев, перед самым Рождеством, я вдруг получил от нее не письмо, а электронное сообщение.