— Как вы можете говорить о таких вещах, как самопожертвование и страх за близкого, когда вы неспособны понять прекрасное, вечное, коими и являются вышеперечисленные чувства? Лжете или прикидываетесь — вот в чем вопрос. Если лжете — страх был, не спорю, но не за других, а за себя: вы боялись, что это произойдет на ваших глазах, что тихий семейный ужин вкупе с подобными воспоминаниями пройдет, мягко говоря, не на ура. Это ваш истинный страх. Если прикидываетесь — живете не своей жизнью. Вы — чья-то пешка, думающая одним, привычным образом. Вам в голову приходят мысли, которые даже не являются вашими. Независимо от вашей сущности вы считаете себя хорошим человеком — я это вижу. А что, если нет хороших и плохих? И вы ошибались всю сознательную жизнь? — я вытягиваюсь и тыкаю его пальцем в грудь, чувствуя себя новым Заратустрой. — Я скажу вам, что нет хороших, нет плохих. Есть правильно, есть неправильно. Правильно — это то, что здесь, — указываю на его сердце, — неправильно — все оставшееся, — тыкаю его пальцем в висок, после секундной тишины резко оттопыриваю большой палец и «спускаю курок», он отдергивает мою руку. — Поэтому я могу чувствовать окружающую красоту в то время, когда вы слишком слепы, чтоб хотя бы ее увидеть.