Классический советский историзм был самодержавным и обходился без повседневности. Повседневность презиралась и объявлялась мещанством, со всем набором негативных коннотаций. Однако мещанство можно презирать в стране мещан, а не творцов. Повседневность уходила из советской жизни, унося с собою и современность. Получался тот же эффект, как если бы уходил историзм — начиналась конфронтация двух смысложизненных позиций: исторической и повседневной, начиналась «классовая борьба», так как любая из этих позиций принадлежит людям, а следовательно, общество раскалывалось на противоположные классы. Самодовлеющий историзм абстрактен от гармонизации общественной жизни и от возможностей развития без крупных потрясений. Во имя социальной целостности и наведения принудительного «порядка», он игнорирует общественную жизнь, где люди не только строят, но и живут.

Такой подход имеет большую традицию, он развивается в концепциях Р. Декарта, Г. Лейбница, И. Фихте, И. Канта и др., он утверждается в ранних сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса[1]. Позднее он преломился во взглядах С. Кьеркегора и, в первую очередь, Ф. Ницше, выступившего не просто с индивидуалистических позиций, но поставившего во главу угла крайний субъективизм. Их творчество обусловило идею «жизненного мира» Э. Гуссерля, герменевтическую философию Х.-Г. Гадамера, своеобразную феноменологию М. Хайдеггера с отчетливым противопоставлением «Dasein» и «das Man» и экзистенциализм Ж.-П. Сартра с его идеей интерсубъективности. Предельной формой эволюции этих взглядов становится творчество Ж. Делеза, выдвинувшего философское понимание сингулярности, идею роевых и агрегированных сообществ и, совместно с Ф. Гваттари, философему ризомы, а также труды Ж. Бодрийяра.

Что касается России, то здесь — иначе. У нас культурно-исторически предпослано доминирование социума над личностью, понимаемой как продукт общества. А следовательно, исторически от царского самодержавия до постсоветского под субъектом понимается именно социум, закрепленный в государственных институтах и бюрократическом классе. Именно у нас, бюрократия выступает в виде класса в марксистском смысле, на Западе она — не более чем персонал. А кто не входит в состав этого класса, те даже не общество, а только население, материал для социально-государственной организационной практики. Здесь аксиома не индивидуальность и самобытность людей, а коллектив, община, группа, общество в целом и государство. И до тех пор, пока общественная жизнь будет протекать на этой основе, культура будет организована тоталитаристски при любой многопартийности, при парламенте, разделении властей, свободе слова и прочих декларированных человеческих правах. И это будет не демократия, а диктатура социального целого вместе с его государственными институтами и бюрократическим классом над всеми людьми, включая и тех, кто входит в чиновно-бюрократический класс.

А в итоге вырабатывается стратегия, указывающая не формальную и ясно различимую цель, но некое интегральное направление, внутри которого хаос текстов, замыслов и интерпретаций, суматоха взглядов, желаний и надежд сохраняется, но канализируется тем, что у направления имеются не столько цели, сколько отчетливо видимые границы. Направление показывает не то, куда следует продвигаться, а то, куда этого не следует делать ни в коем случае. Как в древнем Декалоге, чьи заповеди почти все начинаются с отрицания. Не заморачивайся, и слово Божье принимай на веру просто потому, что он — Бог твой, и за его словами — бесконечность, не умещающаяся в ограниченной человеческой голове. Безграничность в этих словах: не сотвори кумиров, не поминай Его имя в суе, не убий, не укради и т. д.

Вернемся, однако, к вопросу, как возможно рационально-теоретическое исследование предметной индивидуальности человека на основе личного экзистенциального опыта «Я». Как возможно теоретическое представление уникального содержания отдельного, частного человеческого существа, если выясняется, что результатом познания оказывается не позитивное констатирующее знание, а рациональный образ, объединенный воображением, где разные утверждения могут даже противоречить друг другу, но за которым всегда угадывается непознанная «запредельная» глубина и целостность личности и ее интуиции.