Часто зимой в мягком теплом жилище старика собиралось много детей, где их поили сытным чаем, и только вечером заходили матери, забирали почти спящих своих чад и, кланяясь хозяину, тихо уходили, благодарные за заботу. Старик же, не прерывая игры на струнном инструменте, мурлыкал что-то себе под нос и острым взглядом окидывал каждую женщину. Казалось, что он ждет красавицу, а ее нет и нет! Однажды он спросил меня:

Вскоре они с Матвеем поженились и стали жить обычной жизнью, которой, собственно, и живут миллионы, с маленькими радостями и многими заботами. Матвею очень хотелось посвятить себя музыке, и Люба поддержала его в этом желании, хотя никто не знал, что из этого выйдет, Любовь устроилась в неплохую фирму и, хорошо зарабатывая, стала главной кормилицей семьи.

Жизнь стала скучной, неинтересной, однообразной и, к тому же, очень голодной. Детей в колонии было мало, человек восемь-девять. В школу мы ходили, вернее, нас возили в соседнюю деревню. Между нами и деревенскими детьми редко возникали дружеские отношения. Мы были для них — чужие. К нам относились как-то недоверчиво, с интересом и опаской. Не знаю, может, мне одной так казалось. В школу, как правило, нас привозили за полчаса до начала занятий. Мы все разбредались по своим классам. Я шла по пустынному коридору с надеждой, что в классе еще никого нет из деревенских ребят. Садилась за парту. Прямо передо мной висел плакат: «Спасибо товарищу И. В. Сталину за наше счастливое детство». Рядом висел портрет вождя с девочкой на руках. Оба они улыбались, а мне казалось, что они смеются надо мной, над моей школьной формой, сшитой из старого маминого платья, над моей торбой, в которой я носила книги и тетради. Мне хотелось быть похожей на неё или хотя бы на дочь нового начальника колонии. Его дочь, нарядно одетая девочка, очень вежливая, казалась нам какой-то сказочной феей, случайно попавшей в нашу колонию. Гулять она ходила только с мамой. В своих новых башмачках, зимой — в красивой шубке, она проходило мимо, будто не замечая нас. И мы долго смотрели ей вслед. Сама-то я ходила в школу в огромных подшитых валенках, которые нередко соскальзывали с ног и оставались в снегу, и папином ватнике, в котором он обычно ходил дома, вернувшись с работы. Таким образом, ватником и валенками мы пользовались по очереди. Рукава ватника были длинными, приходилось собирать их гармошкой, чтобы писать в тетради. Это смешило детей, возмущало и раздражало учительницу, и она с досадой однажды выговорила мне, что мои родители, если уж не хотят купить дочери пальто, то хотя бы подрезали рукава у ватника.

В день прибытия комиссии сама природа преподнесла подарок хозяину ВМБ — ясное небо сверкало чистой и тонкой голубизной, неся умиротворение и покой. Всё как будто замерло в тихом и торжественном ожидании золотой осени. Жёлтые, розовые и серебристые пятна в листве деревьев, брошенные щедрой рукой в смелом сочетании сочных и нежных, ярких и бледных красок, как природный радужный фейерверк, приветствовали прибывающих москвичей.

— Колония мне сразу не понравилась. Кругом степь. Несколько длинных бараков, в которых жили вольнонаемные, дальше, почти такие же бараки, обнесенные колючей проволокой, где жили заключенные. На вышках охрана. С правой стороны от наших бараков тянулся сад, в который нам не разрешали ходить. С левой — несколько вишневых деревьев и собачий вольер. Прямо перед бараками балка, поросшая высоким камышом, через которую пролегала узенькая тропинка. К моему большому огорчению, мы остались жить в колонии. Единственным утешением для меня стало посещение зоны. В это время в колонии в заключении был в полном составе один из украинских театров оперетты. Весь актерский и обслуживающий персонал получили сроки за то, что выступали при немцах. И вот нам разрешали ходить в зону на спектакли. Мы заходили в зал за две-три минуты до начала спектакля. Рассаживались на скамейке первого ряда. Эти первые минуты для меня были длинными и тягостными. Мы оказывались в центре внимания заключенных. Одинаково одетые в серые ватники, они плотными рядами сидели на скамейках, за нашей спиной — женщины, за ними мужчины, и молча смотрели на нас. О чем они думали? Что вспоминали, глядя на нас? Не знаю. Но раздвигался занавес, и я обо всем забывала. Для меня открывался совсем другой мир. Красивые украинские венки на головах девушек, яркие ленты, завораживающие украинские танцы, мелодичные голоса, само действие уносило меня далеко от серой повседневной жизни. «Наталка-Полтавка» и «Запорожец за Дунаем» были любимыми моими спектаклями. И я с нетерпением ожидала очередного посещения зоны. Но через год один из актеров сбежал, и спектакли отменили. Сбежавшего актера искали. А мы, дети, разделились на две группы: одни переживали за него и хотели, чтобы его не нашли, другие, чтобы нашли скорее и спектакли продолжались. Наши жаркие споры вскоре закончились. Нашего любимого Василька поймали где-то на Кавказе, а вскоре (вероятно, из-за побега) всех актеров отправили по разным лагерям. В зону мы больше не ходили.