И примерно в то же время многие «серьезные» писатели стали пробовать синтезировать прозу и беллетристику. Вскоре, видимо, исчерпав материал личного жизненного опыта, к ним присоединились и новые реалисты. А поколение, следующее за новыми реалистами, почти все очень быстро, а то и сразу, стало писать прозу, оформленную как беллетристика.

В 30 — 50-е годы советская цензура подобные вольности жестко пресекала — нон-фикшн слился с публицистикой, мемуарами, вещества прозы там почти не оставалось, но в последние десятилетия он цветет в СССР/России буйным цветом. Порой появляются более чем странные книги, когда документальная основа, реально жившие или живущие персонажи поставлены в совершенно вымышленные авторами обстоятельства. Это, конечно, разрушает саму реальность, веру в историю, в существование если не правды, то хоть какой-то достоверности…

Семинар у Рекемчука проходил так. Сначала Александр Евсеевич рассказывал литературные новости, поздравлял тех студентов, у кого состоялись публикации. Поздравлял так весомо, словно эти публикации — драгоценный вклад в сокровищницу мировой культуры. Потом начиналось обсуждение.

По сути, это ощущение и есть самое важное в прозе. Фантазировать — полезнейшее свойство для литератора. Правда, большинство фантазирует так, что читатели сразу понимают: такого не было и не могло быть. Касается это не столько фантастики и фэнтези, сколько так называемой реалистической прозы. Реализм ведь тоже бывает недостоверным, и еще как бывает.

Всё чаще приходится слышать пренебрежительное: «Пушкин поверхностен». Странно. Наверное, не «поверхностен», а лаконичен. Конечно, у него были учителя — и отечественные, и европейские литераторы, но если не по форме, то по разнообразию брошенных им в будущее идей, тем, приёмов он стал учителем для многих поколений русских прозаиков, поэтов, драматургов, критиков. Учителем и оппонентом.