Тем временем, у нас стало уже три коровки, да ещё бычок. И тогда папа продал одну корову и бычка, добавил «нефтяные деньги» и смог купить лошадку! А потом — ещё лошадку и фургон! И у нас получилось целое хозяйство! И жизнь стала налаживаться! Мы с братом снова начали ходить в школу, но тут я схватила малярию. И меня трясло так, что я боялась, что у меня вылетят все зубы.

И вот, уже почти семьдесят лет прошло с тех пор, а никогда не забыть мне эту картину. И вид этих бандитов, и одежду их и оружие и два пистолета-браунинга у папиной головы — всё это стоит у меня перед глазами. И было это страшной осенью 1920 года, и уехали они и больше никогда не видели мы своего папочку.

Тем временем, у нас стало уже три коровки, да ещё бычок. И тогда папа продал одну корову и бычка, добавил «нефтяные деньги» и смог купить лошадку! А потом — ещё лошадку и фургон! И у нас получилось целое хозяйство! И жизнь стала налаживаться! Мы с братом снова начали ходить в школу, но тут я схватила малярию. И меня трясло так, что я боялась, что у меня вылетят все зубы.

И пошли мы с мамашенькой до промыслов пешком. 17 километров. А пока идём, я всё мамашеньку расспрашиваю: что он говорил, как они там все живут? Очень уж я о них скучала и всё мне хотелось узнать. Пришли мы к полночи. Петя не спал и всё ждал мамашеньку. Ждал, да не знал — куда и зачем она поехала! И когда мы стали подходить к Грозненскому хутору, петя бросился к нам навстречу:

— Я только что видел какую-то дикую чеченскую харю, которая выглянула вот из этого самого люка! — кричал Главнокомандующий. — И я уже был готов пальнуть в нее из «парабеллума», но она крикнула мне то ли «глядь!» то ли «сядь!» и исчезла! А все из-за того, что вы жадничаете и разводите мой кокаин Адоланом!